стихотворения из сборника "Жизнь Замедленных Листьев" 2013г.
Жизнь Замедленных Листьев
Уносит ветер дым, так нарочито плавно,
уносит облакам жару и листопад.
Уносит ветер дым и близятся туманы,
а на двадцатый день стучит по крышам град.
Уносит ветер дым и, вроде бы, банально
сказать, что дом мой пуст, что ветер одинок,
но ты придёшь ко мне стройна и гениальна,
не «между» будешь - будешь выше строк.
И если этот свет над светом электричеств,
как древняя свеча и как живой огонь
прокатится, то я - сгребу свою наличность…
Уносит ветер дым, летит по небу конь…
Мне скажут друг и враг: останься с нами рядом,
мне скажут друг и враг: останешься один.
Но катится огонь горячим листопадом -
летит по небу конь, уносит ветер дым…
***
1
И этот звон погасших песен,
моих бесчисленных чудес,
возьми себе – я был бесчестен,
но я не лгал и, наконец,
возьми все правды – я рискую,
да всё же помню (как сейчас),
как розу красную живую
снимали с грядки напоказ,
как наступило лихолетье,
а я кричал: побудь со мной,
хоть на всю жизнь, хоть на мгновенье,
чтоб мне не слиться с пустотой,
чтоб мне простились эти песни,
чтоб ты осталась, но не я,
когда возьмут меня за лесом
и понесут через поля,
и через все реинкарнации -
травы, деревьев и зверей,
чтоб я не знал цивилизации
и не бродил среди людей.
А ты, которая живая,
та, что мне пела и была,
останься, только я не знаю -
зачем слова?
2
Вся эта правда чёрной ночи
меня терзает и уже
глядят внимательные очи,
бьёт сердце в грудь, на рубеже,
а я всё двери открываю
больным словам - моя беда,
моя, слетевшая из рая,
ты стала утренней, Звезда -
останься здесь - ты им нужнее,
пусть заберут мои слова -
светлеет горизонт, светлеет,
и под ногами мурава-
трава синеет - скоро утро,
где хорошо на свете жить,
и иногда молчать минуту,
и петь, и говорить.
***
Вот, после дождя я вернусь, обязательно, светлый и тихий,
и детское сердце моё будет радо любому из вас,
и рыжее солнце зароется в цвет облепихи…
Всё будет - сейчас.
Вот так будет греть и смеяться, упав на ладони,
оранжевый луч, а вдали загудит пароход-контрабас,
и станут стрижи упиваться небесной погоней…
Всё будет - сейчас.
Вот, счастье, которое жадно, прекрасно, большими глотками
я петь буду, пить буду, так, чтобы слёзы из глаз,
но не удержать, ни словами, ни чьими руками
мгновенье - сейчас.
***
И есть до рассвета проложенный звук,
что не дешевизна и не обворован.
Что было сильнее их жалких потуг,
то не понимали пустые вороны.
И то, что есть ты, и сейчас - только ты,
и падают зимние звёзды на свечи,
и я, замирая, смотрю на кресты
оконные. Шея, и руки, и плечи.
Как ты изгибалась, и падали вниз
горячие капли белейшего воска.
Как ты проливалась на глади страниц -
молитва и исповедь, жарко и жёстко.
Живу – ты в безумье моё посмотри,
в мои бесконечные водность и холод -
мой неутолимый, мой жизненный голод
терзает меня изнутри.
Они – посторонние, злые, чужие,
их мелочность склок и тупая молва.
Они никогда не узнают о мире,
где ты оправдала их тем, что жива.
***
И эти белые цветы
на камни чёрные упали.
Я знал, что солганная ты
на два мгновенья от печали
остановилась. Будет дождь,
и будет снег, и снова - будет.
Нет, век нас точно не забудет,
но дождь и снег
убьют последние черты,
мы станем вдруг доступны, сразу,
но ты, не побоюсь, но ты,
ты не закончишь, как-то разом
исчезнешь, сгинешь, уплывёшь.
Что до людей мне, если в Лету
ты канешь, больше не спасёшь
и не пришлёшь своих приветов.
Да, я такой же, как и все,
другие, те, что были ране,
меня по утренней росе
всего лишь только солнце ранит,
и снег и дождь меня неймут,
меня тревожат и тиранят,
и ничего не отдадут,
не скажут правды, не поймут
и слов моих не разбирают.
Я жду, я жду тебя везде,
я жду тебя на самом деле -
и если суждено звезде
гореть и плавиться в себе,
и отражаться на воде,
то я уйду в конце недели,
и это будет - воскресенье.
***
Как плачет осенним тополем
любовь моя всхлипом, всплеском,
и крона её растрёпана -
поражена небесным,
синим небесным цветом -
как будто раньше не видела,
как будто бы раньше не было
яркой звезды в зените.
Я, может быть, и не встал бы,
и не услышал бы всхлипов,
но ветер стучался в ставни,
распахивал их со скрипом.
Любовь моя, выше сил
мне биться – я где-то сбился,
я всех пожалел, простил,
себя же – не научился.
Так плачет осенним тополем
любовь моя всхлипом, всплеском,
и крона её растрёпана
чем-то уже небесным.
Могила Тревожного Сердца
Могила Тревожного Сердца
Я оставался без тебя,
я не писал, а лишь смотрел в листок бумаги,
ведь что мои слова – короткий всплеск, от неба быстрый звук,
а в небе как всегда так много синевы и влаги
замёрзших вдруг.
Да я и сам почти не ощущаю
ни холода, ни зла, и только сверху вниз
я всё смотрю в обугленные стаи
моих страниц.
И листья одинокие последних дней осенних
летят, летят на снег, на самый первый снег.
ты видишь ли меня, издалека, рассеянно,
что я не человек.
И мне не тяжело, мне только очень странно
смотреть на этот лёд нечеловечьих рук,
я жив, я жив ещё, но весь укрыт туманом
и только стук.
Короткий стук часов и сердца стук короткий,
и ритм коротких дней, и слов короткий ритм -
как замечательно, как плавно, как неловко
мой лёд горит.
Я оставался без тебя – ты лучше, ты светлее,
светлее всех стихов моих и не моих,
и если я когда-нибудь посмею,
то расскажу, что и любил, и верил
за нас двоих.
Строфы
Строфы
Ты и тогда, за стёклами, сохранна,
но только вздох, но только взмах руки
смеются мне в ответ за всю отраву,
которая дарована любви,
а если снег на самых дальних крышах
осыплется и я умру весной,
тогда тебя я точно не услышу,
тогда тебя я не возьму с собой.
Но только что ж мне мучаясь вжиматься
горячим лбом в узоры на стекле,
когда в жаре, в безумии акаций
я всё же тот, кто тянется к тебе.
Мне не достать до самого предела -
предела нет — ведь только и всего,
что я любил, а ты — любви хотела -
прости меня, спасибо, тяжело.
И весь мой дар, и это злое счастье -
зачем оно, когда всегда в ответ
мне ничего не нужно в этой власти,
меня убили,
больше меня нет...
***
Узоры фиолетового неба
сплетали кольца, плакали и спали.
Какая жизнь у края – это нега,
которую проклятой называли.
И на костре горели наши вздохи -
я был не здесь, а ты была – повсюду.
Не ангелы, не демоны, не боги -
глаза и губы, радостно и грубо.
И, руки разжимая, задыхались -
нет ничего, лишь ночь сидит под дверью.
Ты мне сказала: я тебя не знаю,
а я ответил: я тебе не верю.
Коты
Коты
Нас покидают коты –
они уходят в весну,
не говоря ни слова,
даже не оглянувшись.
И мы сидим вечерами
возле раскрытых окон
и слушаем крики котов,
летящие к облакам.
Нас покидают коты -
к ним весна беспощадна,
весна забирает котов -
не все вернутся домой.
А потому печально
летят их крики по небу,
словно прощальное эхо
это тягучее «мяу-у-у…»
***
Прости, прости,
а я не злюсь и плакать не умею,
но что же ты,
зачем вот так со мной?!
Да, я и сам с собой творю такое,
что не дай боже выдержать кому.
Прости, прости,
за каждым поворотом
судьбы моей
ты руки раскрывала,
но не навстречу мне - навстречу ветру,
а ветра – мало.
Но нет меня, я умер (ты сказала),
сказала, что привыкла к этой смерти,
как будто бы я умер, не воскрес
на снежной тверди.
И ты сказала: Милый, дорогой,
твой пламенный, горящий лёд -
он обжигает, он совсем другой,
не тот, что тает.
Прости, прости,
я здесь искал чудес - тебя нашёл,
а лёд ожить не может,
всё потому, что мой камзол
старинный
на ветру не греет тоже.
Я глуп и бесполезен синеве -
ты любишь, ненавидишь и смеёшься,
а тот, другой, он тёплый, он тебе
так человечно вытирает слёзы.
Пусть он простит, надеюсь, что простит,
пусть он меня нисколько не осудит,
ведь всё же холодеющий гранит
теплее судеб.
Я честно пробовал,
но не могу убить,
себя, любовь, твои глаза ночные,
какие ж это страсти роковые,
когда в петлю залезть мешает прыть
горячего и ледяного сердца –
лежал в снегу, а выросла трава.
Простите за обветренность и резкость,
и за мои - ничьи - колокола.
Простите меня оба, если можно
прощения просить в моём бреду,
но знайте, там, где тихо и тревожно,
я вас прикрою,
я вас проведу…
Событие податливости
Я ломаю слоистые скалы -
Этот омут осенний и тихий.
Ты тогда ничего не сказала,
Даже если б я был слишком дикий.
И корёжит, и жёстко тревожит
Это странное чувство заботы.
Обнимать дотемна - невозможно,
Потому что все скалы - свободны.
Ты струишься оранжевым током -
Тополиные листья в ладонях.
Эта осень и эта жестокость,
Изольются в измученном стоне.
Из-за скал поднимается ветер -
Он тихонько накроет прохладой…
Самым главным секретом на свете
(Хлещут небо древесные плети!)
Ты осталась. Разгадки не надо.
Колыбельная
Колыбельная
Когда была ты маленькой и белой,
Когда была ты бесконечно юной,
Я брал тебя на руки и баюкал,
И песни колыбельные слагал.
Ты тихо спишь, луна горит в полнеба,
И время шелестит в часах подлунных,
И по земле крадутся мягко звуки –
Луна, луна струится по рукам.
Не бойся, спи, я буду тихо гладить,
Касаться твоих тёплых плавных линий.
Любовь моя, и в этом странном мире
Ты – маленькая девочка – и я,
И время шелестит в часах подлунных.
Не бойся, спи, ты будешь вечно юной,
И тянет время призрачные струны,
Звеня…
***
А когда мы вернёмся домой,
а когда мы с тобой замолчим -
всё что важным окажется - только столбы,
только вехи стихотворений.
Это вечное небо стрижей
развернётся над головой,
это небо помашет нам синим платком
в самый солнечный день воскресенья.
А когда мы вернёмся домой,
и неважно будет, кто прав
в нашей вечной любви -
беспокойной, последней, безгрешной,
ты уснёшь в одинокой траве,
ты уснёшь у меня на руках –
это будет не смерть – только сон
безвозвратный и нежный.
А когда мы вернёмся с тобой
в этот солнечный яростный день,
где крылатые бабочки,
как лебединые стаи,
всё окажется просто игрой,
слишком страшной и детской игрой,
только будет неясно,
а кто же играл вместе с нами?
***
Вот снег, первый снег - двадцатое октября
И пятна земли, и вечно зелёные стебли осоки,
А я не любил проводить в своей школьной тетради поля.
Я был слишком длинный, а мама сказала – высокий.
И вот, я торчу из-под снега, из чёрной земли,
Торчу на полях, слишком вечнозелёный и длинный,
А мама моя и какие-то люди чужие под снег полегли,
И мне это так всё по-детски обидно, обидно.
И вечером, дома, уткнувшись в родное плечо,
Твержу про себя: Моя светлая, в этой тревоге
Меня не оставь и не пожалей ни о чём,
Скажи, что я вовсе не длинный, а твой и высокий.
***
Да, дорогая, я красив настолько,
насколько ты не представляешь даже.
И распуская голос свой, однажды
я выпущу тебя из рук,
и буду долго падать
во всё то небо, в облака и звёзды.
Как будет поздно, как сейчас всё просто,
здесь жить и становиться выше ростом.
А если снегом падать, то конечно в руки,
и таять на руках твоих,
и превращаться в звуки
стихотворений…
Ты дальше – белошвейка, стрекоза,
пришедшая с мороза.
Ты ужинаешь дома розовая взрослая,
и о тебе я многое могу сказать,
и, слава богу, слов моих мне точно хватит,
ведь я же атеист, что тоже - слава Богу.
Но не спасут стихи от смерти никого,
ни тех, кто в это верит,
и ни тех, кто в это всё не верит.
Да и вообще - ТАМ от стихов нет проку.
Я в дверь звоню, ты открываешь дверь
и говоришь: Как ты красив с мороза.
Спасибо, дорогая.
Я прохожу, я распускаю
морозный голос свой
и падаю к тебе,
во всё то небо, в облака и звёзды,
пришедшие с мороза самой поздней
зимой.
***
И от Малой Олонской рукою подать до Речного,
где ныряют под мост катера по-осеннему, плавно.
Но я больше не новый – я их провожаю без слова,
и без жеста я их провожаю в речные туманы.
А ведь, правда, что там остаётся, на глади свинцовой,
кроме следа осеннего, кроме осадка разлуки?
А на Малой Олонской уже не осталось знакомых -
и я еду в автобусе, грея дыханием руки.
И я грею дыханием эти застывшие звуки.
И я ПЕРЕчисляю запутанных судеб смятенье.
Тополя у Речного, киоски, бутылки, окурки -
вот и всё, что осталось в следах и осадках осенних.
И от Малой Олонской рукою подать до Речного,
где ныряют под мост катера по-осеннему плавно -
а я больше не новый – другой, но, конечно, не новый -
и осеннее солнце встаёт и плывёт над туманом.
***
Когда чуть-чуть останется до дна,
и вдруг я стану слишком крайним,
меня укроет пелена
и спрячет руки в покрывале,
тогда солгать не станет сил,
и белой песней лебединой -
пронзительной - звенящей - длинной,
над рыжей ломкостью осин
я расскажу, что только ты,
ты есть на этом белом свете.
Вот - авторучка и цветы,
вот - золотистый тёплый ветер,
но ты - пронзительно жива -
а я тебя губил и ранил,
и посвящал в своём романе
тебе слова... одни слова...
***
Только ты или я - здесь останется это не важным,
и река утекает с листа - я её рисовал.
Ты поёшь так, о, Господи, так лебедино. Мне страшно
срифмовать твою песню, зелёных кузнечиков, солнца овал
на воде, а ещё, стрекоза золотая сидит на ладонях -
то есть, всё это "на", завершённо, снаружи, извне.
Я тебя обхватил, взял в охапку и даже не понял,
что снаружи и я, как плывут лепестки по воде.
Лепестки облетающих медленно ивовых листьев -
твоя песня, о, Господи, я рисовал этот звук,
потому что не мог передать, удержать, перечислить,
потому что и ты ускользала из замкнутых рук.
Вот, и ты уходила - прощалась, летела, звенела -
а я просто смотрел на тебя, зажимая в руке
лебединые звуки, остатки воздушного тела,
лепестков, уплывающих медленно, вниз по реке.
***
Я не любил её тогда
в ночах душистых.
Бросалась серая вода
на берег мшистый,
когда я пил в её глазах
свинец протоки,
когда речной поток слизал
слова и строки.
Возможно, Тютчеву Она
казалась феей,
а я же – ближе к холодам –
смотрел на север.
Взошла Полярная звезда,
а я на суше,
один, без лодки и весла -
почти разрушен.
Я не любил её тогда,
язычник бедный -
бросалась серая вода
на тополь медный.
***
Храня тепло, рука летит
И ночь - в преддверии побега,
А Вы меня не отпускаете
И лилии на фоне скатерти
Белее утреннего снега.
Стекло, за инеем - шары
Набухли жёлтым, синим, красным,
Полёт материи атласной
И продолжение игры
"Я Вас люблю"...
В конце строки
Простите мне земную слабость:
Шары, цветные маяки,
Миры, сближения, усталость
и где-то слово реализм,
Да и вообще любое слово.
И бьются вьюги о карниз.
Ну что ж Вы плачете!
И снова -
Храня тепло, рука летит
И ждёт, хоть как-то там, ответа.
Стекло рождает новый вид
Его молчание не злит
И чуть осталось до рассвета.
Летит, не самолёт, но миг;
Стучит не маятник, но время.
Я ни к чему здесь не привык.
Мы рядом, близко, мы впритык.
Мы одиноки,
в самом деле.
***
Очень много запутанных слов,
слишком часто отсутствие пауз.
И бессонница не от стихов - от истерии.
И прохладна с экрана любовь.
И тепло обязательных фраз -
это зимняя спячка, всеобщая эйфория…
Новый век и, конечно, зима
заметают мосты и дома,
телебашен гудящие копья.
И прямой забивают эфир,
навалившись на маленький мир,
между хлопьев летящие хлопья.
***
Не словом единым, а только руками,
а только ладонями к сердцу прижатыми,
а только обветренными губами
я проговариваю многократно
прощальное счастье - черешневым соком,
закатом малиновым. В упоенье
ты здесь мне махала платками осенними
моих тополей, облетавших до срока.
Забито фанерой, забыто, закрыто
окно на заброшенной старенькой даче
и плачет прозрачная тень у калитки -
поэт и мужчина - маленький мальчик.
***
Я здесь один,
ты тоже там – одна...
Прости, ведь я солгал,
сказав о вечности,
о страсти и любви -
всё это ни о чём не говорит,
а только мучает, ломает и тревожит.
В кровати,
даже слившись и обнявшись -
я здесь один,
ты тоже там одна…
***
Нет темноты, есть только пустота,
есть пропасть между мной и чем-то большим,
и эта пустота страшней, чем смерть,
и горше….
Я так боюсь исчезнуть навсегда,
пропасть и сгинуть без следа, без звука.
Да, я родился в материнских муках,
но так боюсь исчезнуть без следа…
Смешно, и горек смех, и тесен мир -
физическая маленькая точка.
И пахнут радостью в апреле почки,
набухшие мучением земли.
Весна, весна,
и грязь не видно ночью –
один лишь запах сырости и ветер,
и хрупкая звезда на небе,
впрочем,
так робок свет, почти что незаметен…
А я хочу остаться чище,
пусть не весенним, пусть – холодным, зимним,
пускай хотя бы странным зимним ливнем,
который знает правду о весне
и говорит на языке старинном…
***
Но отсюда не выйти, не вырваться и не убежать,
Я скажу тебе больше, твоя шелковистая прядь -
Только повод сказать, рассказать о рассыпанном снеге,
Фиолетовом снеге, хрустящем от наших шагов,
Повторить, что искусство поэзии требует слов,
Запыхавшихся слов, задохнувшихся в собственном беге.
Ну, а что же здесь ты? Оперевшись плечом о косяк,
ты всё смотришь, всё смотришь, так грустно, измученно, так,
словно я тебя звал, словно я тебя вырвал из неги.
Но постой, подожди, задержись на проклятом пороге.
Это требует слов – о любви, о разлуке, о Боге,
о какой-то особой тревоге, на уровне снов,
разноцветных, озвученных снов, одиноких, немногих.
А потом я проснусь, перестав проговаривать вслух
Твою нежность, и прядь, и дрожание розовых рук –
Я проснусь на рассыпанном, тёплом, сверкающем снеге
Твоих шёлковых вьюг.
Философия последнего чая
Наливаю последний чай.
Лицо излучает радость.
В принципе, этот чай -
всё, что у меня осталось
на сегодняшний день.
Видимо и на вечер.
Хотя, есть пятьдесят рублей,
но от них не легче,
потому что купишь пачку Петра первого
и Доширака,
и закончится радость –
придётся сидеть и плакать
или ходить угрюмым
и недовольным
жизнью, собой,
наличием в жизни боли
от потери денег
и, соответственно, от унижения,
от того, что холод бесплатен -
платишь за кипячение.
Так и живёшь в долг…
Банально-наивное
Я не научил никого писать стихов,
я не научил никого говорить словами.
И даже хотел бы, то всё равно не смог,
а всё, что смог, только кого-нибудь ранить.
И это глупо, и все эти тра-ля-ля
меня самого уже ничему не учат,
и свита давно не делает короля,
а ящериц и жуков в подворотнях мучит.
Но если «из сора», то как же, то как же быть?
Но если из пыли, а если из князи в грязи?
Я вспоминаю о том, что могу любить -
тебя, глагольные рифмы, странные связи.
И сразу всё так непросто, и все слова
легко говорить и легко научиться слышать -
как матово в небе звенит по ночам луна,
как тихо скребутся под полом серые мыши…
Разламывая лёд
И мутный образ сумрачного дня
теряется в последних отголосках -
я всё стою прямой, как луч, как сосны,
обветренный как камни, как земля,
но сердце точит червь – я сомневаюсь -
а стоило ли время изводить
на эту человеческую зависть,
на злую человеческую нить.
И, ангел мой, мне так невольно жутко
смотреть назад, и я смотрю наверх.
Но даже ТАМ - ночное время суток,
а я хотел сверкающих прорех,
а я хотел… да разве это важно…
сейчас и здесь кончаются стихи,
где жизнь моя безумна и сутяжна,
где в завтра заглянуть смешно и страшно,
где много рифм слепых и слов глухих.
И создавая спорные отрезки,
и разбивая мысли на столбцы,
банально и наивно, и по-детски,
и авторучкой трогая листы -
поэзия не требует предела,
как правда слишком многого не ждёт.
И если кто усядется за дело,
старинное, таинственное дело,
он человека всё-таки найдёт.
***
Вот так и мы, из года в год,
и всё ужасней, и немее
глядим и думаем вперёд,
и ни о чём не сожалеем,
пока беснуется огонь
или качаются метели,
и одинокий, сам не свой,
фонарь, как свет в конце недели.
И вот, открытый всем ветрам,
бредёт и длится двадцать первый -
прохладный век…
***
И даже если всё навеки тленно,
то жить осталось нам самозабвенно.
И разливает сонные лучи
из всех могил на маленькой планете,
из всех томов бросает пылью ветер,
и только солнце – солнце не молчит.
О, боже мой, она была права,
когда впервые мне проговорила:
я песня, я дрожащая струна,
о, как же это я всегда любила.
А я замёрз и думал - может, хватит,
беседовать приятней на кровати
и пить вдвоём какао с молоком.
Мы шли вдвоём, отдельно, но вдвоём,
ты – песня, я – старинное проклятье.
И даже если всё навеки тленно,
то жили мы с тобой самозабвенно.
Звенели разноцветные лучи.
И я сказал, и я тебе ответил:
пусть гонит ветер листья по планете,
ты только пой, ты только не молчи.
***
А что же я – сидеть и лгать?
Тогда – молчание дороже.
Когда мне время встанет вспять,
что я найду в пыли дорожной?
Следы, монеты и ключи -
оставленное и потери…
Молчи, молчи, молчи, молчи -
как ад – распахнутые двери,
а там – январь, клубится пыль
в морозном ветре снеговая.
Остановились и застыли,
и ждём прощаний.
Поэзия - не скраб для лиц,
а я – молчу и холодею.
Мне – с высоты – не страшно вниз,
как в откровенье.
***
Ангел опустится на подоконник,
сядет и сложит крылья -
он и не знает, что спит терновник
в каждой пустой квартире,
а под терновником ждёт змея -
жадная-личная-злая!
Но разве об этой любви я
не от тебя знаю?
Двойственность
«Миленький ты мой, какая скука.
Миленький ты мой, тоска какая...»
Голос глух от собственного звука.
Звуков я совсем не различаю.
Белый кот так тихо-тихо ходит
в темноте пустого коридора.
Есть законы физики в природе.
Белый кот не знает о законах.
Со стены японская принцесса
от безделья пялится в компьютер.
Это всё, конечно, интересно.
Засыпаю.
Скоро будет утро…
***
Солнце поднимется, будет петь,
дети на улицы выйдут,
будут играть в синеве, а мне
быть дождями размытым.
С дальних полей прилетит ветер,
люди с косами выйдут,
резать синие травы, а мне
быть дождями размытым.
Девочка с солнечной головой,
васильками подол вышит,
скажет: смотрите, он, как живой,
он переполнен синей водой,
он словно дождь дышит.
***
Там, где возле реки, шелестя, наклоняются ивы,
Где тебя больше нет - нет, насовсем, навсегда -
Там вода, там река, там летят над рекой херувимы -
Утекают их песни - слова как речная вода.
Почему же так страшно мне это речное журчанье
(этих маленьких ангелов песни никто не возьмёт),
Потому что в стихах после слов остаётся молчаньем,
Слишком страшным молчаньем -
Речным бесконечным журчаньем:
Всё пройдёт, да и это, конечно же, тоже пройдёт.